Выпрямившись, как на параде, маленькая, серьезная Оля одними глазами следила за тем, как растет перед ней груда автоматов, пистолетов. Один немец положил даже какой-то длинный нож, что-то вроде кинжала.

Переводчик услужливо сообщил, что в группе есть офицеры и большие чины из штаба соединения, которым командовал генерал Фалькнерс.

Сам генерал стоял тут же молча, с непроницаемым лицом. Только один раз, когда он понял, что сдается в плен женщине, лицо его дернулось и рот болезненно скривился. Он бросил на Олю долгий, испытующий взгляд, будто хотел определить совершенно точно, в какой степени унизительно ему, боевому генералу, сдаваться в плен какой-то девчонке.

Оля почувствовала этот взгляд и поняла его значение. Внутренне напрягшись и очень волнуясь, но стараясь казаться спокойной, она посмотрела на генерала и не отвела глаз до тех пор, пока он сам не опустил голову.

Она распорядилась, чтобы пленных отвели в деревню, где находился сборный пункт.

Когда их выстроили в колонну и Панько готов был дать команду трогаться, генерал через переводчика попросил Олю, чтобы там, куда их поведут, сказали, что они сдались добровольно.

Оля кивнула и подозвала Панько:

— Предупредишь там, что они сами пришли.

— Есть, товарищ техник-лейтенант! — неожиданно гаркнул что было силы Панько, вытянувшись перед ней, как перед большим начальством, и стукнув каблуками.

Оля поняла Панько, который хотел показать немцам, что она очень важная персона и сдаться в плен ей — все равно что генералу.

Повернувшись по всем правилам, Панько пошел с винтовкой наперевес. Никогда еще он не шагал с таким энтузиазмом. Обычно он ходил вразвалку, с ленцой, как ходят пожилые мужики в деревне.

Колонна, сопровождаемая Панько и Макарычем, двинулась к деревне. Оля стояла и молча смотрела ей вслед. Она думала о том, что вечером прибудет самолет и привезет Катю, летчицу. Вместе с ней на отремонтированной машине Оля улетит на запад, туда, где теперь находится полк. И снова начнется обычная фронтовая жизнь: ночные дежурства на аэродроме, когда за ночь так набегаешься и устанешь, встречая и провожая самолеты, заправляя их горючим и маслом, что утром ноги гудят… А днем, после нескольких часов сна, опять на аэродром — готовить машины к боевым вылетам. Ну что ж, такая работа у техника!

Она оглянулась. Вдали стоял Коля и наблюдал за ней. С улыбкой она пошла к нему навстречу. На ходу нагнувшись, сорвала несколько красных полевых гвоздик.

— Ну, вот мы и расстанемся сегодня. Возьми, Коля.

Только бы не врезаться в сосны

Вдоль лесной опушки стоят наши По-2, замаскированные большими сосновыми ветками. Здесь же, в лесу, мы живем — прямо в шалашах, у своих самолетов.

Недалеко — большое, наполовину заросшее камышом озеро, куда мы ходим купаться. Вода в озере темная и холодная. От купания у меня появились глубокие фурункулы. Особенно болит правое плечо, так что я с трудом надеваю комбинезон. В полете трудно двигать правой рукой, и я держу ручку управления левой, иногда подпирая ее коленкой, когда приходится переносить руку на сектор газа…

Здесь, среди лесов, почти нет площадок, пригодных для полетов. Леса, леса… Хвойные, смешанные. Сосны большие, сосны-подростки, молодой соснячок и совсем еще маленькие, полуметровые, сосенки. Белорусский край, земля лесов и озер.

Площадка, на которой мы сегодня работаем, — обыкновенная поляна в лесу. Довольно большая. И если бы еще твердый грунт, то все было бы хорошо. Но беда в том, что грунт — песчаный, и колеса буксуют. Самолет, нагруженный бомбами, бежит по песку медленно, и длины площадки не хватает для разбега: впереди деревья. Пока самолет разбежится, наберет скорость, уже взлетать нельзя. Приходится выходить из этого трудного положения не совсем обычным способом…

…Подходит моя очередь взлетать. Вырулив на линию старта, я жду. Бомбы подвешены, мотор работает на малом газу. Я поглядываю вперед, туда, где кончается поляна и мрачно высится лес. Из-под крыльев светлеют освещенные луной головки бомб. Видны даже тонкие металлические усы, которыми контрятся ветрянки на взрывателях…

Только что поднялся в воздух самолет, и все, кто наблюдали за взлетом, еще не опомнились. Стоят и смотрят вслед гудящему над лесом По-2. Потом кто-то из техников поворачивается и, уныло глядя на мой готовый к взлету самолет, вздыхает и направляется к нему. Остальные тоже молча приближаются.

Техники и вооруженцы окружают мой По-2, становятся перед крыльями и стабилизатором и упираются руками в переднюю кромку, чтобы удержать самолет на месте, пока я буду увеличивать обороты мотора до максимальных.

Сигнал дежурного по полетам — и я решительно и плавно двигаю рычаг газа вперед. Мотор рычит, набирая обороты. Уже рычаг в крайнем положении. Одними глазами, не поворачивая головы, я посматриваю на техников. Самолет дрожит, готовый в любую секунду ринуться вперед. Девушки изо всех сил удерживают его на месте. Я с тревогой думаю: а что, если он сорвется и собьет их с ног?..

По вот — следующий сигнал: девушки мгновенно разбегаются, отпустив самолет и выдернув колодки из-под колес. Он устремляется вперед, бежит по песку, по кочкам, набирая скорость. А деревья все ближе, ближе…

Я сижу, напрягшись всем телом, наклонившись почти к самой приборной доске. Мне хочется добавить и свою мизерную силенку к ста сорока лошадиным силам мотора. Только бы не врезаться в те высокие сосны, что темнеют стеной на краю поляны. Только бы самолет успел подняться в воздух…

Над соснами — луна. Такая спокойная, всезнающая, мудрая. Она освещает поляну каким-то чужим, нездешним светом. А по краю поляны — черная полоса тени. На секунду мне кажется, будто все происходит в сказке. В страшной сказке. И сейчас, сию минуту что-то должно произойти…

Но все обходится благополучно. У сказки счастливый конец.

Самолет вовремя отрывается от земли и успевает набрать высоту, которая нужна, чтобы не задеть за верхушки сосен. Под крылом проносятся деревья, сначала близко, очень близко, потом все дальше, дальше…

По-прежнему спокойно висит в небе луна. Поблескивает обшивка крыла, и светлеют головки бомб с законтренными ветрянками. Откинувшись на спинку кресла, я вздыхаю тяжко, но облегченно. Мне жарко. Только теперь чувствую, как болит плечо. Как будто в него глубоко всадили острый нож…

Малярия

Утром я просыпаюсь рано. Просыпаюсь от солнца, которое светит мне прямо в лицо. Я чувствую его тепло на щеке, вижу розоватый свет сквозь сомкнутые ресницы. Бегают по розовому полю светлые искорки, кружатся, сталкиваются…

В утренней тишине — негромкое щебетание птиц, чей-то далекий разговор